Читать книгу - "Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан"

чужое мнение. Очевидно, что лечащие врачи считали, что ребенок недавно перенес тяжелую травму, а также регулярно подвергался насилию. Они полагали, что все произошло вовсе не «на ровном месте».

Не все, кто не вызывает доверия, действительно его не заслуживают. И даже те, кто его не заслуживает, вовсе не обязательно способны причинить вред ребенку. Таким образом, я не мог просто взять и возложить вину на кого-то конкретно. Я мог лишь сказать, что этот ребенок получил травму после того, как в восемь часов в тот вечер три разных человека видели его совершенно здоровым. Верны ли мои выводы, а также указывают ли они на какого-то конкретного подозреваемого, решать полиции, прокуратуре или суду.

Защита утверждала, что ребенок упал. Я сразу же сказал, что двухмесячные младенцы не в состоянии куда-либо самостоятельно залезть. Даже если бы и существовала такая возможность, тщательное сравнение материалов дела с медицинской литературой за последнее столетие, а также мой собственный, немного меньший опыт продемонстрировали огромную разницу между фактически полученными травмами и травмами, которые могли бы быть вызваны падением с дивана.

Закончив экспертный анализ, я отправил свое заключение по почте в суд. Происшествие случилось в сентябре. Меня привлекли к делу примерно полгода спустя, в марте. Судебное разбирательство началось в августе.

На суде я дал показания по интернету. Они не противоречили другим имевшимся доказательствам по делу, и присяжные признали партнера матери виновным в нанесении ребенку травмы. Сердце и разум мне подсказывали, что на основании фактов, с которыми я ознакомился, решение было правильным. Так что, узнав через восемь месяцев о выигранной подсудимым апелляции, я был искренне удивлен. Мне сообщили, что дело было скорее в «юридической формальности», чем в результатах судебно-медицинской экспертизы.

Между тем исход разбирательства значения не имеет: он никак не поможет ребенку, которому теперь всю жизнь предстоит провести инвалидом. Так, однако, все и должно происходить – это судебный процесс, протекающий параллельно с лечением и реабилитацией младенца, чья мозговая функция никогда не будет восстановлена до нормального уровня. Желудочный зонд для кормления, слепота, паралич, неспособность разговаривать – жизнь этого ребенка и его матери была кардинально и безвозвратно изменена. Торжество справедливости, думал я, было хоть чем-то, что мы могли им предложить.

За пятнадцать лет я составил более пятисот заключений по судебным делам. Мне даже удалось заинтересовать некоторых из моих коллег-врачей работой в данной области, как это однажды сделал для меня Питер. В то же время я всем говорю, что нельзя быть на стороне обвинения или защиты; жертвы, ее родных или обвиняемого. Необходимо непредвзято рассмотреть имеющиеся доказательства и как можно понятнее представить суду свое экспертное мнение. Даже если оно противоречит мнению остальных.

В одном из дел, по которым меня просили выступить в качестве эксперта, женщину обвиняли в нанесении младенцу удара такой силы, что это привело к его смерти.

Она настаивала на своей невиновности. Подозреваемая утверждала, что ребенок скончался из-за травм, полученных после падения с пеленального столика. Это падение, однако, произошло за сутки до удара – при свидетеле, – так что его не стали рассматривать в качестве возможной причины смерти, и женщине пришлось отстаивать свою невиновность в суде.

В данном случае на теле ребенка не было обнаружено каких-либо старых следов насилия. Лишь обширный ушиб мозга. История о падении выглядела правдоподобно. Вопросы вызывало лишь то, сколько после него прошло времени. Обвинение представило показания четырех выдающихся специалистов в этой области. Так как смерть наступила, когда женщина находилась с ребенком наедине, специалисты единогласно пришли к заключению, что ребенок потерял сознание вскоре после получения травмы. «Дети просто так не отключаются, лежа на руках», – прочитал я в одном из отчетов.

Мне было известно об отдельном клиническом случае, описанном группой патологоанатомов в Нью-Йорке. Он касался девятимесячного ребенка, который упал с кровати, а спустя трое суток был обнаружен мертвым, – все это время состояние его здоровья беспокойства не вызывало. Вскрытие показало, что причиной смерти стала черепно-мозговая травма. Этот пример наглядно демонстрирует, что, пускай и в очень редких случаях, после ушиба может пройти какое-то время, в течение которого ребенок будет вести себя нормально, прежде чем ему станет плохо.

Когда впервые что-то обнаруживаешь, проблема в том, что прежде никто об этом не слышал, так что тот случай в Нью-Йорке привлек большое внимание. Все, кто взялся изучить его в США, не смогли найти каких-либо свидетельств насилия, за исключением шишек, ставших следствием падения с кровати – которое произошло на глазах у родственника. В итоге в качестве причины смерти были указаны «отложенные осложнения после ушиба». У меня данный прецедент вызвал большое любопытство – не имею ли я дело с похожим случаем?

Так как мой отчет противоречил всеобщему мнению, меня попросили лично присутствовать в суде. Я уже предоставил статью нанявшему меня адвокату, но он не был обязан делиться ей с обвинением.

Когда вышел давать показания первый эксперт обвинения, я понял, что мне придется отстаивать свое мнение. На тот момент я не так долго выступал в роли медицинского эксперта, а он казался крайне компетентным специалистом. Оппонент категорически отвергал мою теорию. Затем защита спросила у него, ознакомился ли он с описанием вышеупомянутого клинического случая.

– Нет.

– Будьте добры, еще один экземпляр, – обратился адвокат защиты к судебному приставу.

Ситуация повторилась со следующими тремя экспертами. Лишь один из них его прочитал – и я не уверен, сделал ли он это заранее или же во время суда, пока на его глазах другим экспертам устраивали перекрестный допрос. В итоге все пришли к единому мнению. Хотя они считали и маловероятным, что ребенок мог получить травму и лишь спустя сутки умереть из-за ее последствий, они были вынуждены признать, что такое представлялось возможным. А это было достаточным основанием, чтобы усомниться в вине ответчика.

Присяжным в итоге не пришлось принимать решения – обвинитель объявил, что они снимают все обвинения.

Я был доволен результатом, причем не только потому, что мое мнение отличалось от позиции всех остальных. В опубликованной статье говорилось лишь про одного-единственного ребенка, но это значения не имело. Статья доказывала, что в подобных случаях порой не все так однозначно. Вместе с тем получалось, что такое событие было крайне маловероятным и смерть вполне могла наступить совершенно по другой причине – возможно, и вследствие совершенного над ребенком насилия.

Что, если эту женщину спустя полгода обвинили бы в аналогичном преступлении? Разумеется, меня опечалила бы болезнь или смерть любого ребенка, особенно в подобных обстоятельствах. И все же мне приходилось брать пример с адвокатов.